Куликовская битва

Мамай, устранив хана Магомета, именем которого он правил, сам провозгласил себя ханом и приступил к исполнению своего давнишнего намерения — повторить Батыево нашествие на Русскую Землю. Летом 1380 года он собрал огромнейшее войско и, перейдя Волгу, стал кочевать при устье реки Воронежа. Тут были Татары, Половцы, Черкесы, Бессермены, Ясы, Кавказские Жиды, Армяне, Крымские Генуэзцы и представители многих других народов.

Олег Рязанский не надеялся на свою силу и, сохраняя себя, должен был, конечно, или искать благоволения Мамая, или же стать заодно с великим князем Московским; он избрал первое, и, очевидно, потому, что Мамай стоял уже на его границах, а Олег еще недавно дважды испытал, что значит нашествие даже незначительных Татарских отрядов.

Дав знать Димитрию о приготовлениях Мамая, Олег вместе с тем вошел в тайные переговоры с Татарами, а также и с Ягайлой Литовским.

Олег с Ягайлой, по-видимому, были вполне уверены, что Димитрий не отважится вступить в бой, а убежит на север — в Новгород или на Двину; они же, ублаготворив Мамая богатыми дарами, разделят всю Северо-Восточную Русь надвое: дна сторона отойдет к Литве, а другая — к Рязани.

Для Москвы такой союз был в действительности грозен; с такой тройной силою ей еще не приходилось бороться. Но Димитрий и не думал никуда бежать. Он давно уже сам готовился к страшной, но славной борьбе со всей Татарской силой; рассылая повсюду гонцов, он с великой любовью и со многим смирением стал призывать Русских князей на общее и святое дело, приказав в то же время укреплять пограничные города — Коломну, Тулу и другие; сам же, готовясь на подвиг, по обычаю благочестивых своих предков, прибег к молитве и покаянию. Скоро Димитрий получил от своих разведчиков известие, что Мамай, несомненно, идет на Москву со всею Ордой, но что не спешит, ожидая, с одной стороны, уборки хлебов, чтобы ими воспользоваться для прокормления своих войск, а с другой стороны, и подхода Ягайло.

Конечно, это известие только заставило Димитрия еще более ускорить свои сборы. Тем войскам, которые не успели прийти в Москву, велено было следовать прямо в Коломну, где сбор областным полкам был назначен на 15 августа, к Успеньеву дню.

Сам же Димитрий вместе с братом Владимиром Андреевичем и боярами отправился помолиться Живоначальной Троице в храм Святого Сергия и принять его благословение. Святой Сергий не только благословил его на предстоящий великий подвиг, но и предсказал за трапезой конечное запустение и погубление Мамаю, а Димитрию помощь небесных сил и милость и славу. Кроме того, Святой Сергий отпустил с ним двух иноков -богатырей — Александра Пересвета, бывшего в миру Брянским боярином, и Ослябю — и дал каждому из них схиму с нашитым крестом, чтобы возлагать ее поверх шлема.

Отпуская Димитрия, Сергий вновь сказал ему: "Господь Бог будет тебе помощник и защитник; Он победит и низложит твоих супостатов и прославит тебя". Вещие слова преподобного наполнили радостью и надеждой сердце великого князя.

Между тем Русское воинство стекалось со всех сторон. Явились полки и дружины — Ростовские, Белозерские, Ярославские, Владимирские, Суздальские, Переяславские, Костромские, Муромские, Димитрове-кие, Можайские, Звенигородские, Серпуховские; пришла рать и от Тверского князя с племянником его Иваном Холм-ским; наконец, должны были подойти полки Нижегородские, а также верные союзники Московского князя, сыновья Ольгерда и братья Ягайлы — Андрей Полоцкий, сидевший тогда во Пскове, и Димитрий Корибут Брянский; ожидались и некоторые другие отряды.

Почти все войско было конное, что, конечно, давало возможность Димитрию развить большую быстроту движений.

Бряцание оружия и трубные звуки не умолкали в Москве. Среди ратников царило величайшее воодушевление; каждый был счастлив сознанием величия предстоящей борьбы, а в храмах священники и коленопреклоненный народ умиленно возносили свои горячие молитвы о ниспослании победы.

20 августа, в прекрасное ясное утро, Московская рать выступила в поход. Димитрий сначала горячо молился в соборном Успенском храме, со слезами припадая к раке Святого Петра и усердно прося его помощи, а потом перешел в Архангельский собор, где поклонился гробам родителя и деда. Затем он простился с нежно любимой супругой своей и детьми. Удерживая слезы, он поцеловал княгиню Евдокию Димитриевну, сказа ей на прощанье: "Бог нам заступник", — и, сев на коня, выехал к выступав шему войску, которое благословляло и кропило святой водой духовенстве вышедшее его проводить из кремлевских соборов. Евдокия же Димитриевн вместе со своими боярынями смотрела с верха великокняжеского терем вослед удалявшемуся воинству.

Полки представляли величественное зрелище. Их доспехи и оружие ярко блистали на утреннем солнце. Колчатые железные брони или стальные панцири из блях, шлемы с остроконечны верхушками, продолговатые щиты, окрашенные в красный цвет, тугие лу и колчаны со стрелами, острые копья, частью кривые булатные сабли, ч« тью прямые, составляли вооружение и снаряжение Русских воинов. И их рядами во множестве развевались знамена или стяги на высоких древк а поднятые вверх копья имели подобие целого леса. Князья и воеводы отличались наиболее нарядными, большею частью позлащенными доспехаг а также яркими, наброшенными поверх них плащами.

24 августа великий князь достиг Коломны; на другой день на Девичьем поле был произведен смотр войскам, которые, конечно, представились в самом блестящем виде. Их было свыше ста пятидесяти тысяч человек.

Подойдя к Дону, Димитрий Иоаннович остановился в местности, называемой Березой, ожидая подхода нашей рати; сюда к нему явились с разведки Петр Горский и Карп Александрович с приведенным языком, Татарином из двора самого Мамая, который под угрозой жестокой пытки показал, что Мамай подвигается вперед, но медленно, вероятно, ожидая

прибытия Ягайлы Литовского и Олега Рязанского, причем он не знает, что Димитрий подошел уже так близко, полагая, что тот не отважится выступить ему навстречу; однако надо думать, что Мамай все же дня через три уже перейдет Дон.

В то же время пришла весть и с другой стороны; Ягайло выступил на соединение с Мамаем и стал уже у Одоева.

При этих обстоятельствах медлить в принятии решения было отнюдь нельзя, и Димитрий тотчас же собрал военный совет из князей и бояр. На совете этом, как обычно на всех советах, мнения разделились. Более осторожные советовали не переходить Дона, а принять на нем оборонительный бой, причем в случае неудачи легче будет отступать, но другие, в том числе и Ольгердовичи Литовские, говорили иначе: "Если останемся здесь, то дадим место малодушию. А если перевеземся на ту сторону Дона, то крепкий дух будет в воинстве твоем. Зная, что отступать и бежать некуда, что остается только победить или лечь костьми, воины будут сражаться мужественно. А что языки (вести) страшат нас несметною Татарскою силою, то не в силе Бог, а в правде". Приводили при этом и примеры славных предков Димитрия: Ярослава, победившего Святополка Окаянного, переправившись через Днепр, и Александра Невского, поразившего Шведов по переходе через реку Ижору. Наконец, указывали и на важную необходимость движения вперед с целью помешать соединению Ягайлы с Мамаем.

Димитрий Иоаннович был, разумеется, всецело за движение вперед. И вот, для поощрения более осторожных воевод, он стал держать такое слово: "Любезные друзья и братья! Ведайте, что я пришел сюда не за тем, чтобы на Олега смотреть или реку Дон стеречь, но дабы Русскую Землю от пленения и разорения избавить или голову свою за всех положить; честная смерть лучше плохого живота. Лучше было бы мне не идти против безбожных Татар, нежели, пришед и ничтоже сотворив, воротиться вспять. Ныне же пойдем за Дон и там или победим и все от гибели сохраним, или сложим свои головы за святые церкви, за Православную веру и за братьев наших христиан".

Мужественное и мудрое решение Димитрия сильно поддерживала и полученная им грамота от Святого Сергия, которую последний прислал вместе с освященной просфорой.

Святой Сергий в своей грамоте вместе с пастырским благословением наказывал Димитрию: "Без всякого сомнения, государь, иди против них и, не предаваясь страху, твердо надейся, что поможет тебе Господь и Пресвятая Богородица".

7 сентября войско наше придвинулось к Дону, и пехота переправилась через наведенные мосты из деревьев и хвороста, нарубленных в соседних дубравах, а коннице приказано было искать бродов.

Таким образом, на следующий день, 8 сентября, в день Рождества Богородицы, между обоими воинствами должно было начаться страшное побоище на местности, носящей название Куликова поля; поле это покрыто небольшими возвышенностями и оврагами; кое-где на нем рос и лес. Речка Смолка разделяла оба стана.

Со стороны Татарского стана доносился великий клич и стук, а позади его слышалось завывание волков; на левой стороне, носясь в воздухе, клек-тали орлы и граяли вороны; а на правой — вились стаи гусей, лебедей и уток и трепетно плескали крыльями, как бы перед страшной бурей.

С Русской же стороны ничего не было слышно; видно было только зарево как бы от множества огней.

"И тогда же в той нощи, — говорит летописец, — видение видеша Василий Капица да Семен Антонов: видеша от поля грядуща множество Ефиоп в велицей силе, овии на колесницах, овии на конех и бе страшно видети их и абие внезапу явися Святый Петр митрополит всея Руси и, имея в руце жезл злат и приде на них с яростью велиею, глаголя — почто приидосте погубляти мое стадо, его же ми дарова Бог соблюдати и нача жезлом своим их прокалати, они же на бег устремишася".

В ту же ночь в соборном храме Богородицы в городе Владимире-на-Клязьме было также чудесное явление. Оставленные на ночь в церкви пономари увидели, как у гробницы Святого Александра Невского вдруг сама собой зажглась свеча, а из алтаря вышли два старца (может быть, Святые митрополиты Петр и Алексий) и, подойдя к раке, сказали: "Возстани, Александре, ускори на помочь правнуку своему, великому князю Димитрию, одолеваему сущу от иноплеменников".

И тотчас же, как живой, восстал из гроба преславный князь Александр, после чего все трое стали невидимы. Это чудесное явление послужило к открытию и прославлению мощей Святого Александра Невского, найденных нетленными.

Утро 8 сентября было очень туманное; мгла мешала видеть движение полков, и с обеих'сторон слышны были только трубные звуки, но в девятом часу появилось солнце.

Русские полки, занимая линию в 10 верст, выстроились так, что оконечностями своих крыльев они упирались в труднодоступные места — овраги и дебри протекающих на Куликовом поле речек.

Устроив полки, Димитрий объехал их, говоря: "Возлюбленные отцы и братья, Господа ради и Пречистыя Богородицы и своего ради спасения подвизайтеся за Православную веру и за братию нашу". Ему отвечали из рядов восторженными кликами.

Затем он подъехал к своей дружине, стоявшей в челе главного полка, где развивался его собственный большой алый стяг с ликом Нерукотворного Спаса. Димитрий сошел со своего богато убранного коня, усердно помолился Богу, снял с себя золототканный плащ и возложил его на своего любимца, боярина Михаила Андреевича Бренка; сам же покрылся сверх своей позлащенной брони простым плащом и пересел на другую лошадь. Затем он вынул из-за пазухи крест с частицей Животворящего Древа, вкусил просфору, присланную Святым Сергием, и, творя в сердечном умилении молитву, поехал в сторожевой полк, чтобы впереди его, по примеру великих своих предков, собственноручно ударить на врагов.

Очевидно, Димитрий надел свой златотканный плащ на боярина Бренко для того, чтобы не сразу броситься в глаза Татарам, а также и для того, чтобы простые воины, взглядывая во время сечи на большой полк и видя под алым стягом всадника в златотканном плаще, имели бы уверенность, что их славный вождь жив.

Князья и воеводы удерживали Димитрия от желания драться впереди, как простой воин, и указывали, что ему надлежит стоять в стороне от битвы, наблюдая за ее ходом.

"Тебе подобает стоять особо от битвы, — говорили они, — и смотреть на сражающихся, а потом честить и жаловать оставшихся в живых и творить

память по убиенным. Если же тебя, государь, лишимся, то уподобимся стаду овец без пастыря; придут волки и распугают нас". Но уговоры их были напрасны. "Братия моя милая, — отвечал Димитрий, — добрые ваши речи и похвалы достойные. Но если я вам глава, то впереди вас хочу и битву начать. Умру или жив буду — вместе с вами".

Часов в одиннадцать утра показалась Татарская рать; своими серыми кафтанами и темными щитами она походила на черную тучу. Навстречу

Татарам немедленно двинулись Русские, сияя своими светлыми доспехами и червленными щитами. Передовой Татарский полк в средней своей части

состоял из пехоты (вероятно, наемные Итальянцы — Крымские Генуэзцы).

Эти пехотинцы шли густым строем, причем задние ряды клали свои копья на плечи передних; у последних они были короче, а у задних длиннее. В Русском

передовом полку тоже имелась пехота.

На некотором расстоянии друг от друга обе рати вдруг остановились. Тут с Татарской стороны выехал огромный воин, подобный древнему Голиафу, чтобы начать битву единоборством. Звали Татарского великана Челибей, а по другим сведениям — Темир-Мурза.

Завидев его, инок Пересвет, шедший с Ослябей в передовом полку, сказал воеводам, что хочет биться с Татарином, и воскликнул: "Отцы и братья, простите меня, грешного; брате Ослябе, моли за меня Бога. Преподобный отец игумен Сергий, помоги мне молитвой твоею!" Затем с копьем в руке и со

схимою и крестом на голове Пересвет выскакал из рядов и понесся на Татарского Голиафа. Тот тоже кинулся ему навстречу, и оба ударились друг о друга с такой силою, что кони их пали на колени, а сами богатыри мертвыми ринулись на землю.

Вслед за тем наступил черед и Димитрия Иоанновича. Он бросился во главе передового полка на Татар и, громогласно читая псалом: "Бог нам прибежище и сила", — врубился в их ряды.

Вскоре обе рати смешались, и началась жесточайшая сеча. Димитрий продолжал сражаться как простой ратник, показывая пример мужества и отваги, и переменил несколько коней, убитых под ним. Мамай же, по татарскому обычаю, наблюдал за сражением с вершины Красного холма. Ратники задыхались в густой свалке, а расступиться в сторону мешали свойства местности, изрезанной оврагами. В тесноте воины схватывали противника левой рукой, а правой рубили или кололи. Многие умирали под конскими копытами. По выражению летописца, "копья ломались, как солома, стрелы падали дождем, пыль закрывала солнечные лучи, мечи сверкали молниями, а люди падали, как трава под косою, кровь же лилась, как вода, и текла ручьями". Кони едва могли двигаться от множества трупов, которыми в самое короткое время покрылось все поле битвы.

Скоро пешая Русская рать, бывшая в передовом полку, вся полегла костьми. Татары, коих было свыше трехсот тысяч, пользуясь своим превосходством в числе, стали теперь напирать на главную рать. Продвигаясь вперед в жаркой сечи, они досеклись до великокняжеского стяга и успели, несмотря на отчаянное сопротивление, подрубить его древко, причем был убит славный боярин Бренк. Настал страшный час. Но Глеб Брянский и окольничий Тимофей Вельяминов со своими полками смогли, наконец, остановить дальнейшее движение врагов в этом месте. На нашей же правой руке храбрый Андрей Ольгердович не только выдержал напор сильного Татарского полчища, навалившегося на него, но стал даже его одолевать.

Тогда Татары, видя, что нельзя обойти Русских с крыльев, благодаря искусному расположению нашей рати великим князем, решили прорвать где-либо наш строй и ударили с огромными силами на наше левое крыло с целью уничтожить его совершенно. Страшный бой закипел здесь: свежие полчища Татар устремлялись сюда одно за другим; наконец, все храбрые Белозерские князья, дравшиеся героями, пали, и наш полк левой руки, тая все более и более, стал подаваться назад под напором врагов. Вследствие этого большому полку угрожала теперь опасность быть обойденным сбоку и с тыла, причем войско наше припиралось к реке Непрядве и отрезывалось от Дона и мостов. Конечно, Татарские воеводы хорошо соображали это, а потому и направили все свои силы в самое чувствительное место Русского войска. Уже раздавалось

неистовое гиканье и победные клики Татар. Но тут-то и сказалась замечательная предусмотрительность великого князя в расположении нашего засадного полка.

Храбрый Владимир Андреевич уже давно порывался вступить с этим полком в бой, следя (при помощи нескольких воинов, взобравшихся на деревья) за его ходом. Но опытный Димитрий Михайлович Волынский-Боброк его сдерживав, и только когда наступавшая в пылу боя на наше ослабленное левое крыло Татарская рать поравнялась с дубравой, где стоял засадный полк, тогда Волынский-Боброк решил двинуться. Он громко воскликнул: "Теперь и наш час приспел. Дерзайте, братия и други! Во имя Отца и Сына и Святого Духа", — и, как соколы на журавлиное стадо , устремились герои засадного полка на совершенно не ожидавших их Татар. Конечно, это ошеломило их до чрезвычайности. А между тем и Димитрий Ольгердович, предусмотрительно поставленный позади большого полка в виде его поддержки, закрыл со своей стороны его открывшийся бок, и Татарская рать попала здесь как бы между двух стен.

К концу дня Русское мужество и стойкость взяли, наконец, верх. Татары дрогнули и стали повсеместно отходить назад. Около своих таборов они приостановились и вновь вступили в бои, но ненадолго. Русские неудержимо пошли вперед и охватывали врагов со всех сторон. Скоро все Татарское полчище обратилось в дикое бегство. Сам Мамай, охваченный ужасом, воскликнул с тоской: "Велик Бог христианский!" — и бежал без оглядки. Наши конные отряды преследовали врагов до реки Мечи, то есть на расстоянии сорока верст.

Победа была самая полная. Ягайло, стоявший от поля битвы в расстоянии дневного перехода, поспешно отступил в свои пределы, как только узнал о ее печальном исходе для Мамая.

Храбрый Владимир Андреевич стал на костях под алым великокняжеским знаменем и велел трубить сбор. Скоро со всех сторон начали съезжаться князья и воеводы, но Димитрия не было. "Где брат мой и первоначальник нашей славы?" — с беспокойством спрашивал Владимир Андреевич, но никто не мог дать на это ответа, хотя многие и видели отдельные подвиги Димитрия в течение дня.

Тогда были посланы во все стороны люди его дружины. Они рассыпались по Куликову полю и начали прилежно осматривать лежавшие повсюду кучи трупов. Некоторые увидели на одном убитом великокняжеский плащ и думали, что нашли Димитрия; но это оказался боярин Бренк; другие приняли было за великого князя Феодора Семеновича Белозерского, который был похож на него; третьи нашли павшего коня и несколько убитых слуг Димитрия; но самого его не было видно. Наконец, два Костромича, Феодор Сабур и Григорий Хлопищев, усмотрели

в какой-то дубраве великого князя, лежащего недвижимо под ветвями вновь срубленного дерева, но с признаками жизни. Скоро сюда прискакали все князья и бояре и, слезши с коней, поклонились до земли лежащему Димитрию.

"Брат мой милый, великий княже Димитрий Иоаннович! Слава Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери! Молитвами и помощью угодников Божиих мы победили своих супостатов", — раздался над ним взволнованный голос.

"Кто глаголет сие?" — проговорил Димитрий, открывая глаза.

"Это я, брат твой Владимир; возвещаю тебе, что Бог явил тебе милость, даровав победу над врагами".

Обрадованного Димитрия подняли на ноги. Шлем его и латы были иссечены; все тело покрыто язвами и ушибами, но смертельных ран не было. Его повезли в великокняжеский шатер и веселыми трубными звуками известили воинство, что его державный вождь милостию Божиею жив.

Следующий день был воскресный. Вознеся усердные молитвы Всевышнему, Димитрий, несмотря на страшное утомление и слабость, стал объезжать войска и горячо благодарить их за славную победу. Потом он отправился осматривать поле битвы. Зрелище было потрясающее. При виде множества убитых славных защитников Родины великий князь залился слезами. Одних князей было убито пятнадцать человек. Кроме Пересвета, погиб и славный инок Ослябя, а также лихой разведчик Семен Мелик и много других бояр.

Восемь дней оставались Русские близ места ужасного побоища, предавая погребению своих братии. Когда сосчитали оставшихся в живых, то их было только сорок тысяч человек. Такой дорогой ценой была куплена Куликовская победа!

Значение ее, конечно, было громадно во всех отношениях. Это было несомненное торжество Руси над всей Татарской Ордой; мало того, это было вместе с тем и торжество Европы над Азией. Русский народ, волею Всевышнего поставленный в сторожах всех Европейских народов для защиты их от вторжения Азиатских полчищ, блистательно выполнил на Куликовом поле свое великое назначение. Если же мы припомним, что с одной стороны участвовали все несметные силы Мамая, а с другой — население только трех или четырех губерний нынешней Европейской России, то мы должны еще более проникнуться благоговейным уважением перед великим подвигом доблестных наших предков и перед изумительными дарованиями Димитрия Иоанновича, получившего от благодарного Русского народа за Куликовскую победу наименование Донского.

В свою очередь, и он увековечил память убиенных на Куликовом поле героев установлением их поминовения на все времена, пока будет жить Русская Земля — в Димитриевскую субботу.

Димитрий Иоаннович Донской показал себя не только мудрым и великим правителем в деле собирания и подготовки сил для предстоявшей ему борьбы, но и одним из величайших полководцев — по тому необыкновенному искусству, с которым велись военные действия против Мамая. Вместе с тем он всецело оставался верным и заветам своих великих предков: действовать против врага смелым и стремительным наступлением, с полным напряжением всех сил, а в решительный день, отдав все распоряжения для боя, во главе своего войска первым кидаться в сечу.

Вместе с Татарами победой на Куликовом поле Москва, в лице своего великого князя, победила старое княжеское разногласие и вражду из-за частных волостных выгод при забвении надобностей, общих для всей Родины. На Куликовом поле народ узнал, что Москва есть истинное средоточие и сердце Русской Земли, истинный защитник, сберегатель и устроитель земской тишины и независимости от соседних держав. В этом поведении Москвы и скрывалась истинная причина ее возвышения над всеми остальными княжествами, из которых сильнейшие, Тверь и Рязань, в глазах народа выступили: одно—мятежником против общей тишины, а другое — изменником Русскому делу. На Мамаевом побоище явились героями не сильные, высокомерные и честолюбивые князья, а слабые владетели мелких отчин, не искавшие себе владычества над землею, но помышлявшие только о службе Отечеству.